class="p1">— Ровно без двенадцати одиннадцать, — сообщил доктор Крафт, сверившись с наручными часами, которые, как известно было Питеру, никогда не отставали и не спешили ни на секунду. — Ваши электрочасы врут. Наверное, был перебой с электричеством. Неудивительно — такая гроза…

Он переместился к письменному столу и подвел будильник. Теперь цифры на дисплее совпадали с показаниями голубых эмалированных часов на кровати.

— Доктор Крафт, — начал Оуэн, в отчаянии выудив часы из скомканного одеяла, — можно вас кое о чем спросить? Скажите, возможны ли путешествия во времени?

— Мы беспрерывно путешествуем во времени, — с печалью в голосе ответил Крафт.

— Да, знаю, это понятно. Я имею в виду другие путешествия, в собственное прошлое или будущее. Кому-нибудь такое удавалось?

— Однозначного ответа на ваш вопрос не существует, — снисходительно взглянул на него Крафт. — По этой причине я и провожу эксперименты. Я, видите ли, построил модель тессеракта — проще говоря, четырехмерного гиперкуба — и теперь пытаюсь очистить сознание, изгнать из него временну́ю концепцию, дабы освободить место для восприятия паравремени. Я сосредоточил на тессеракте всю мою мыслительную энергию, после чего должно — подчеркиваю, должно! — произойти следующее: преодолев время, эта энергия трансформирует тессеракт в обычный куб. Инерция остается инерцией, а масса — массой, хоть во времени, хоть в пространстве. Однако, Питер, все это крайне трудно доказать.

— А что можно считать за доказательство? — осведомился Оуэн. — Допустим, человек нашел способ путешествовать на десять минут назад. Как он это докажет?

Пожилой ученый, покачав головой, с сомнением посмотрел на Питера и задал резонный вопрос:

— Зачем путешествовать на десять минут назад? В будущее — дело другое, там человек может достичь какой-нибудь новой цели. Но прошлое нам уже известно. Зачем проживать его заново?

— Зачем? Не знаю, — снова зажмурился Питер. — Зато мне известно, как это сделать. С помощью вот этих часов. — Он снова открыл глаза и вытаращился на доктора Крафта. — Сейчас покажу! Переведу их на пять минут назад, и вы сами все увидите! Нет, погодите. Вот, переведите сами. На пять минут назад. И посмотрите, что будет.

— Ну же, Питер, — проворчал доктор Крафт.

— Вот, возьмите, попробуйте! — настаивал Оуэн.

Недоумевающий Крафт забрал у него часы и осторожно перевел минутную стрелку назад. Ничего не произошло. Ровным счетом ничего. Крафт ждал. И Оуэн тоже.

Затем доктор вернул стрелку в первоначальное положение, отдал часы Оуэну и смерил его испытующим взглядом. Оуэн сглотнул.

— Но это правда, — вконец отчаявшись, сказал он. — Смотрите, я сделал только лишь… вот это.

Он повернул крошечную ручку на тыльной стороне часов, наблюдая, как длинная стрелка скользит на три минуты назад…

— Доброй ночи, Питер. — Доктор Крафт вышел из спальни и притворил за собой дверь.

Оуэн схватил с тумбочки бокал, заранее зная, что он окажется именно там и будет полон до краев. Жадно глотая пиво, в ужасе глазел в окно, полный жалости к несчастному кипарису: тот уже вскарабкался на утес, чтобы не опоздать на свидание в Самарре[43]. Сверкнула неизменная молния…

Но теперь Оуэн еще не начинал говорить с доктором Крафтом о путешествиях во времени. Этого еще не произошло! Как же доказать, что эти часы — на самом деле не часы, а машина времени? Да еще такая, что работает только в руках Оуэна и действует на него одного? Во-первых, она слушалась только Питера, а во-вторых, невозможно было продемонстрировать доктору этот фокус, не стерев при этом воспоминаний старика.

Оуэн в отчаянии осушил бокал, отшвырнул его, сердито щелкнул выключателем прикроватной лампы и заполз под одеяло, где принял позу гастропода в спиральной раковине: свернулся калачиком и постарался ни о чем не думать, ведь думать было страшно. Если он еще раз увидит этот чертов кипарис, то сиганет в океан вслед за неугомонным деревом. Вся эта история выглядела нереальной; Оуэн то ли был пьян, то ли видел сон, то ли сдурел, то ли произошло и первое, и второе, и третье, причем по самой непостижимой причине. Поэтому он отключил сознание и лежал так долго-долго, пока не уснул.

Ему приснился удивительный сон.

Оуэн превратился в рыбу, и рыба эта нежилась в пучине тропического моря, а далеко вверху колыхался корпус шхуны, по некой загадочной причине похожий на большой деревянный башмак[44]. Отходившие от него щупальца-телескопы неторопливо обшаривали морское дно. Оуэн подплыл ближе. Проходящая сквозь жабры вода напоминала о неописуемом вкусе времени, который он ощутил, глотнув из голубых эмалированных часов в бытность свою человеком, но Оуэну-рыбе казалось, что это было очень давно.

Умело орудуя плавниками, он переместился под ближайшее щупальце и вгляделся в некое подобие линзы: огромный, внимательный, любопытный голубой глаз…

И проснулся.

Голубым глазом оказался квадрат ясного неба за окном. Оуэн, не вставая, смотрел на него и не испытывал ни малейшего желания возвращаться к постылой рутине бытия. До сих пор очарованный сном, он стал делать вялые гребущие движения, благодаря которым должен был с легкостью выплыть из постели, но вскоре до него дошло, что он уже не рыба, а Питер Оуэн, человек с немалыми проблемами и беспросветным будущим.

Он уселся и по привычке пришел в ужас перед начинающимся днем. Влачить существование в должности секретаря дяди Эдмунда… Такого и врагу не пожелаешь, не говоря уже о том, что все надежды заполучить «Леди Пантагрюэль» отправились псу под хвост. Дядя Эдмунд обожал портить отношения со всеми своими знакомыми. Время от времени он даже пытался повздорить с кротким доктором Крафтом, но так и не преуспел в этом. С другими же он умел рассориться не на шутку, и одной из труднейших обязанностей его секретаря было умиротворение дядиных врагов — в достаточной мере для того, чтобы С. Эдмунд Штумм оставался жив. В настоящее время дядя Эдмунд находился в состоянии смертельной войны с Ноэлем Труссом, шефом лас-ондасской полиции, а также местным мусорщиком, и в каждую из этих междоусобиц он вкладывал всю свою душу.

Поэтому посреднику жилось несладко. Но сегодня Питер Оуэн перестанет быть посредником. Возможно, он погибнет — нельзя просто взять и уволиться с должности секретаря дяди Эдмунда, избежав при этом расправы, — но бывают уделы и пострашнее смерти.

Оуэн с несчастным видом выглянул в окно. Вид утеса, напрочь лишенного кипарисов, приободрил его, и стало чуть легче.

— Ну и сон, — пробормотал он.

Ибо это, несомненно, был сон. Вернее, два сна: в первом фигурировали кипарисы и пиво, а второй был связан с подводным обиталищем рыб. Ах да, еще часы… А они вообще были, эти часы? Оуэн посмотрел на тумбочку. Часов не было.